Ольга Копосова. Пепел в шампанском
Коллекция. Караван историй
Я написала на бумажном клочке: «Хочу любить своего мужа! Безумно, бесконечно!» Сожгла, высыпала пепел в шампанское — и выпила до дна. Пройдет несколько лет, и я буду ненавидеть этого человека так же сильно, как когда-то хотела любить.
С амый частый вопрос, который мне задают, начиная с первого сезона «Следа»: что общего у меня с Рогозиной и чем мы друг от друга отличаемся? Обычно я отвечаю: «Рогозина — идеальная женщина, мне до нее далеко» — и тем ограничиваюсь.
Наверное, пришло время для развернутого ответа.
Главное мое отличие от Рогозиной — то, что она сумела отодвинуть личное даже не на второй, а на десятый план. Ее частная жизнь сценаристами почти не прописана — так, несколько намеков на некие отношения в прошлом. И в этих намеках она — железная леди. А я... Я, влюбляясь, становлюсь игрушкой в руках мужчины, растворяюсь в нем...
Первая любовь случилась, когда мне было чуть за двадцать. Он подошел в метро: статный, улыбчивый, загорелый, одетый по-иностранному. Спросил с приятным акцентом, на какой станции лучше перейти на «серую» ветку. Пока ждали поезда, успел назваться: «Я Михайло» и представить юного спутника: «А это мой сын Никола». Уже в вагоне выяснилось, что им, как и мне, на «Пражскую». Михайло рассказывал о себе: родом из Хорватии, работает на известную итальянскую кожевенную фирму, для которой закупает в России сырье, в Москве они с сыном живут уже несколько лет. Закончив с автобиографией, спутник перешел к шуткам и анекдотам. Сколько могла, изображала серьезность и сдержанность, но очень скоро раскололась — вышла на «Пражской», хохоча как сумасшедшая. На прощание последовало приглашение встретиться вечером в кафе.
Они пришли вдвоем. Мы посидели, поболтали, выпили вина, и Михайло отправил сына проводить девушку до дома. У подъезда Никола (он был моложе всего на год, но я ощущала себя лет на десять старше) попытался меня поцеловать. Я отстранилась, и с языка само сорвалось:
— Знаешь, мне больше нравится твой отец.
Никола к признанию отнесся спокойно:
— Да, папа такой. Любой девушке голову вскружить может.
В следующий раз они опять пришли вдвоем. То ли Никола не пересказал отцу наш диалог, то ли Михайло решил услышать лестные слова из первых уст. Как бы то ни было, но когда сын на минуту отлучился, отец спросил:
— Как тебе Никола?
Кажется, я покраснела:
— Он хороший мальчик. Очень хороший. Но мне всегда нравились мужчины постарше.
Михайло ответил пристальным
взглядом и улыбкой, от которой внутри все будто ошпарило кипятком.
Вскоре мы стали близки, я не мыслила жизни без него, но каждый день слышала:
— Ты в два раза младше меня. Тебе нужен молодой парень, чтобы выйти замуж и нарожать детей. Наверное, нам следует расстаться, чтобы ты нашла того, кто составит твое счастье...
Сердце заходилось обидой:
— Как ты не понимаешь: мне, кроме тебя, никто не нужен! Не хочу никого искать!
Два года я ездила за ним по всей России, помогала заключать договоры, составляла деловые бумаги. Потом Михайло отбыл к себе в Хорватию. Я тосковала так, что мир казался серым.
Вечерами сидела возле телефона в ожидании его звонка. Этими ежедневными короткими разговорами и жила. Так прошло еще два с половиной года, в течение которых я дважды побывала у него в гостях. Во время последнего визита Михайло дал понять: было бы неплохо, если бы я занялась поиском работы и осталась в его родном городке. Вот только в каком качестве мне предлагается остаться, не уточнил...
В Москву я вернулась замерзшей. И не оттаивала долго. До тех пор, пока не встретила Его. Он был разведен, в бывшей семье росла дочь. Полгода мы были счастливы. Все вечера, ночи, выходные проводили вместе. А потом он стал возвращаться все позже и позже, субботы и воскресенья тоже теперь были заняты «срочными делами». Я сама вызвала его на откровенный разговор и услышала: «Ты амечательная. И у тебя все получится, но не со мной. Я решил вернуться в семью. Ради дочки».
И я снова осталась одна.
На своем двадцатисемилетии, слушая поздравления друзей, желала себе: «Пусть встретится мужчина — добрый, надежный — такой, от которого не страшно родить ребенка. Большего мне не надо. Я свое, видно, уже отлюбила».
Наверное, на небесах кто-то все же фиксирует наши желания, рассматривает и принимает решение: исполнять или нет. Мое прошение дожидалось вердикта два месяца, а его реализация началась со звонка начальницы с прежнего места работы: «Оленька, у нас тут намечается небольшая пирушка. Приди — порадуй народ своим пением. Заодно познакомишься с симпатичным
молодым человеком. Он видел тебя в каком-то рекламном ролике — ты ему очень понравилась».
Особого впечатления комплимент на меня не произвел. Взгляды вслед, восхищенный присвист — ко всему этому я за последние годы успела привыкнуть. А ведь до восемнадцати считала свою внешность вполне заурядной, даже невзрачной. Все изменилось после визита на выпускной вечер в спортивной школе, где я занималась баскетболом, ассистента кинорежиссера Самсона Самсонова. Ему нужны были девушки для эпизодических ролей в картине «Неприкаянный». Мне сделали макияж, прическу — и в зеркале отразилась совсем незнакомая, очень эффектная особа. Когда встала перед камерой, по площадке пронеслось: «Да девочка-то красавица!» Самсонов, заявив, что утверждает меня на роль одной из
заядлых любительниц дискотек, с легкой обеспокоенностью поинтересовался: «Оля, вы так собираетесь идти домой?»
Он еще сомневался! Неужели у меня рука поднялась бы смыть такую красоту? Впервые в жизни, идя по улице, ловила на себе заинтересованные взгляды и слышала: «Девушка, куда вы спешите? Можно с вами познакомиться? А как вы отнесетесь к предложению посидеть в кафе?»
Теперь я была уверена: то, что год назад не поступила в энергетический институт (не хватило полбалла) — не неудача, а знак: «Тебе судьбой предначертано другое». В голове одна за другой проносились мысли: «Не зря же меня и в школе, и в спортивных лагерях всегда звали Олькой-артисткой... Вот и Самсонов, послушав, как я пою, сказал, что нужно на сцену. Скорее всего, он имел в виду вокальные данные, но разве плохо, если киноактриса умеет петь?»
Поступать во ВГИК я отправилась, подготовив монолог Настасьи Филипповны из «Идиота». Тот, во время которого она бросает в огонь принесенные Рогожиным деньги. Меня выслушали, сказали «спасибо», но не пригласили даже на первый тур. Ехала домой и рыдала от обиды: меня, такую красивую и талантливую, не оценили! И тут же в душу заползло сомнение: а вдруг комиссия права — нет у меня никаких актерских задатков?
Выход нашел папа: «Самсонов сказал, что нужно учиться вокалу? Вот и учись. А там как бог даст». Папа оплатил мои занятия с репетитором, и я легко поступила на вокальное отделение музыкального колледжа имени Октябрьской революции (сейчас — институт музыки имени Альфреда Шнитке). Училась с удовольствием, но когда окончила колледж и встал вопрос о продолжении образования, решила не рисковать. Как можно связывать жизнь с профессией, в которой все так зыбко и ненадежно? Сегодня голос звучит, завтра — нет, сейчас связки смыкаются, а через полчаса начинают бастовать... Именно в тот момент, когда я стояла на перепутье, и появился в моей жизни Михайло.
После его отъезда в Хорватию я устроилась работать в фирму, создававшую и тиражировавшую компьютерные игры, кроме того, регулярно получала приглашения на съемки в эпизодах и рекламе. В одном из роликов меня и увидел будущий муж.
На вечеринке хозяйка праздника
первым делом подвела ко мне своего «протеже»: «Вот, Оленька, это твой поклонник. Зовут Владлен».
Коренастый, с рублеными чертами лица, он и отпугивал и притягивал одновременно. Если бы меня попросили тогда поделиться первым впечатлением, я бы сказала: «Наглый и жутко обаятельный».
Солируя в застольных песнях и романсах, я искоса поглядывала на нового знакомого и поражалась тому, как преобразилось его лицо — стало мягким, сентиментальным, глаза увлажнились слезами.
Влад вызвался проводить меня до дома. На прощание протянул визитку: «Вот мои телефоны. Вдруг тебе захочется услышать мой голос».
«Вот наглец!» — подумала я.
Звонить не собиралась. Но следующим вечером, вернувшись с работы, первым делом набрала его домашний номер. В ответ длинные гудки. Только положила трубку — звонок: «Итак, я все-таки произвел на вас впечатление, мадемуазель?»
Он сразу начал возить меня по своим друзьям, которым представлял как будущую жену. Народ изумлялся: «Неужели ты наконец женишься?» — «Женюсь, женюсь, какие могут быть игрушки?» — пел в ответ Влад. Или изображал негодование: «А вы думали, я бобылем помру? У всех вас семьи, дети — я что, хуже?»
Потом было путешествие на юг, ночи без сна, клятвы: «Я никого и никогда не любил так, как тебя!», страстные просьбы: «Роди мне ребенка!»
Мы готовились к свадьбе, когда Влад первый раз дал мне повод усомниться в правильности выбора спутника жизни. Жених приехал в гости с полдюжиной бутылок пива, почти все их сам опорожнил, а потом начал жаловаться моей сестре Ане на то, что я его не ценю и вообще не умею быть благодарной. Я разозлилась и выставила его за дверь. Влад уехал, а через пять минут позвонил: «Прости, я вел себя как последний дурак».
Голос, как ни странно, совсем трезвый.
Не очень уютно чувствовала себя и во время первого визита к родителям жениха. Мама Владлена сразу дала понять, что я недостойна сокровища, которое вот-вот (по явному недоразумению!) будет моим: «Помню, еще мальчишкой подойдет сынуля к окну утром, потянется, а у меня сердце екнет от восхищения. Смотрю и думаю: какой же необыкновенной красавицей должна быть девушка, которая окажется ему под стать!»
Укоризненно-разочарованный взгляд в мою сторону, тяжелый вздох: дескать, нет, не такую невестку я видела в грезах. Мне от этих «охов» хотелось бежать без оглядки, а Влад даже не смутился — сидел, довольно улыбаясь.
На свадьбу свекровь со свекром подарили мне кожаное пальто. Ярко-оранжевое, отороченное мехом лисы. Во время застолья «вторая мама» требовала померить обновку. Ей нужно было, чтобы дорогой подарок увидели мои родители.
Потом еще не раз услышу от свекрови: «Ты должна быть благодарна богу, что попала в такую семью. Твои-то отец с матерью на тебя наплевали. Потому и ты такая бесчувственная».
Я человек открытый и еще невестой сама рассказала будущим родственникам о взаимоотношениях в моей семье. Рассказала — и сто раз пожалела об этом.
Когда отец и мама встретились, ему было тридцать пять, ей — двадцать шесть. Прежде чем на свет появились мы с Анютой (я и сестра — разнояйцевые близнецы), родители прожили вместе пять лет. Нашим рождением мы обязаны отцу, очень хотевшему детей. В отличие от мамы — страстной поклонницы комфорта и размеренного образа жизни, который с рождением ребенка был бы непременно нарушен. Представляю себе ее реакцию, когда, забеременев, она узнала, что ждет двойню!
Отец, как и обещал, большую часть забот взял на себя. Пока мы были маленькими, вставал по ночам,
убаюкивал, менял пеленки, учил ходить, говорить, потом — читать, считать. Гулял с нами, водил в цирк и на детские спектакли. Мама следила, чтобы мы были накормлены и опрятно одеты — этим ее материнская забота ограничивалась. Ласки от нее мы практически не видели. Если мама вдруг касалась моих волос или на секунду прижимала к себе, внутри все будто пронизывало током. Я сжималась в комок и чувствовала, как по коже ползут мурашки.
Думаю, причина этой холодности крылась в ее детстве. В возрасте двенадцати лет ее бросила мать. В подробностях эту историю нам с Аней никогда не рассказывали, но, судя по туманным намекам, виновата безумная любовь, ради нее женщина, которую мне, видимо, следует называть бабушкой, пожертвовала мужем и ребенком. Мама осталась в семье отца — талантливого скрипача, энциклопедически образованного, но очень сдержанного в проявлении чувств человека.
Моих родителей тоже свела любовь. Других точек соприкосновения между ними, кажется, не существовало. Папа был сторонником спартанского образа жизни, его стихия — лыжные прогулки, походы, посиделки у костра, ночевки в палатках. Он по стоянно звал маму с собой, но та всегда находила отговорки: «У меня даже нормальных ботинок (спортивного костюма, теплых перчаток) нет». Отец доставал и то, и другое, и третье — все складывалось в кладовку и пылилось без дела. Маме походы были совсем неинтересны, она ужасно переживала, что в доме нет «стенки», хрустальной люстры и других «шикарных вещей». Побывав у кого-то в гостях, сокрушалась: «А я даже людей в дом пригласить не могу. Что я им покажу? Твои лыжи и коньки?!»
По настоянию мамы в старших группах детского сада нас с сестрой оформляли на «пятидневку», в школе мы вечно «зависали» в продленке, едва начинались каникулы, нас отправляли на три смены в летний лагерь. Дети не должны были болтаться под ногами у мамы, которая очень уставала на своей ответственной работе переводчика в Главном управлении по обслуживанию дипломатического корпуса при МИДе (ГлавУпДК) и имела право отдохнуть в тишине.
Когда не получалось достать путевки на все лето, папа брал нас с собой в экспедиции. Он работал преподавателем в МГУ, на геологическом факультете, и вывозил студентов на практику в Крым. Одна из таких поездок состоялась накануне нашего поступления в первый класс. В
экспедиции вокруг папы вилась какая-то тетенька: ласково улыбалась, называла уменьшительно-ласкательным именем. Нас вниманием тоже не обделяла — заплетала косички, приносила фрукты. Классическим бабником отец никогда не был, тем не менее от поклонниц не знал отбоя. Рост под два метра, осанка, светлые волосы, правильные породистые черты лица и остроумие действовали на женщин магически, и он, как я сейчас понимаю, этим пусть нечасто, но пользовался.
Не уверена, что разрыв между родителями случился именно из-за «крымской тетеньки». Во всяком случае, мы с Анютой маме про нее ничего не рассказывали. Но теперь в нашем доме регулярно разражались скандалы. Стоило отцу переступить порог, как мама принималась язвительно расспрашивать, с кем он сегодня успел «поразвлекаться».
Рефреном звучало: «Все мужики — кобели!»
Отец записался на курсы немецкого языка, в школу бального танца — чтобы возвращаться домой попозже, когда все лягут спать. Я хорошо помню эти тягостные вечера. Вот мама на кухне открывает консервную банку. Руки трясутся, крышка не поддается. Банка с грохотом летит в угол. У мамы от рвущихся наружу слез дрожит лицо, пальцы рук скрючены, будто в судороге...
Так продолжалось года четыре, до тех пор, пока нам не дали квартиру в Чертаново. Отец ее отремонтировал, обустроил, но с нами не переехал. Однако ощущения, что папа нас бросил, ни у Анюты, ни у меня не было. Каждый день — телефонный звонок: «Дочки, как дела?» Празднование Нового года, дней рождения, Восьмого марта — вместе. Подарки, сюрпризы, приглашения в походы...
Отец так больше и не женился. А мама, когда нам с сестрой было по двадцать пять лет, вышла замуж за актера Виктора Брежнева и переехала жить к нему. И без того не слишком теплые и доверительные отношения теперь «усугубились» расстоянием — мы почти перестали видеться.
Потребность общаться — причем одновременно и у меня, и у нее — появилась незадолго до маминой гибели. Мы стали вести задушевные разговоры, советоваться друг с другом. Как я сейчас жалею, что о многом не успела ее расспросить. Оказалось, я своей мамы почти не знаю...
Ни на свадьбе, ни после я не услышала от родителей ни единого дурного слова в адрес мужа и его родни, хотя обоим
на торжестве было совсем не уютно. С радостью они восприняли и известие о моей беременности. Что же касается Влада, то муж разве что на руках меня не носил. Сопровождал в женскую консультацию, следил за тем, что я ем: «Готовь для себя исключительно из экологически чистых продуктов, и чего бы ни захотела, сразу говори — достану!» Только натуру не спрячешь, и однажды между нами случился конфликт.
Мы сидели за столом: я, Влад и Анюта. Сестра принялась язвить:
— Как ты живешь с ней, Влад? Она же с детства — деспот. Через труп переступит — только чтобы по ее было.
Влад ответил в тон:
— Это точно. Упертая как не знаю кто.
У беременных истерика всегда рядом. Я вскочила:
— Раз я такая, чего же ты на мне женился? Зачем хочешь ребенка от меня?
Отшвырнула стул и вылетела на улицу. Следом за мной побежала Анюта. Догнала через полквартала, стала просить прощения. Когда мы вернулись, Влад сидел на том же месте, потягивая коктейль:
— Ты чего взбеленилась-то? Водички выпей и успокойся. Для ребенка такие взбрыки не на пользу.
Потом Анюта еще не раз будет провоцировать нас на скандал, но я научусь сдерживаться. Особой близости у нас с сестрой никогда не было. Мы вообще очень разные. Может, потому и к гороскопам, наделяющим родившихся под одним знаком людей одинаковыми качествами, я отношусь скептически. Вот одно из папиных воспоминаний о нашем раннем детстве. Мы с Анютой сидим в манеже: она — большая, пухлая, розовая, и я — длинный худосочный червячок. Я ползу за лежащей в уголке игрушкой, пыхчу как паровоз, на мордашке — крайнее напряжение. И вдруг Анюта, как спрут щупальцем, эту игрушку хватает, подтягивает к себе и спокойно, даже с удовлетворением, наблюдает, как я рыдаю над потерей.
Еще одно воспоминание, уже мое — из школьной поры. Мы в пух и прах разругались из-за того, какую передачу смотреть, и сестра вытащила из телевизора предохранитель. Я попыталась его отнять, тут же получила сильный удар в лоб, отлетела на несколько метров и, стукнувшись головой, отключилась. Когда открыла
глаза, Аня преспокойно стояла рядом и наблюдала за моим возвращением в реальность.
Анюта всегда была сильнее физически, но морально серьезно от меня зависела. Однажды перед самым отъездом в летний лагерь я заболела ангиной и сестру отправили одну. Через три дня воспитатели забили тревогу: девочка ничего не ест, ни с кем не играет, постоянно плачет. Все пришло в норму, как только меня, выздоровевшую, привезли в лагерь.
Я всегда была человеком контактным, заводным, участвовала во всевозможных концертах, постановках, карнавалах. Сестра на них тоже присутствовала, но в качестве зрителя. Будь я на месте Анюты, наверняка страшно гордилась бы родственницей, которая и поет, и танцует, и лицедействует. А Аня всячески демонстрировала равнодушие к моему успеху. Ничего не изменилось и когда я стала сниматься в кино и рекламе. Стоило мне начать рассказывать о знакомствах с известными артистами или пытаться поделиться с ней личными переживаниями, как сестра тут же делала скучающую мину и переводила разговор: «Ой, смотри, какая забавная собачка за окном пробежала». Думаю, она все-таки немного ревновала меня — к яркой жизни, к новому кругу общения. А тут еще и замуж я вышла раньше, чем она...
Сниматься в рекламе я продолжала и уже будучи «глубоко беременной». За участие в ролике «Масло «Злато» получила гонорар, на который мы жили три месяца. Бизнес мужа сильно подкосил августовский кризис 1998 года, однако стесненность в средствах нас совсем не угнетала —
довольствовались тем, что есть, и были счастливы.
Вскоре после рождения сына Влад вместе с несколькими друзьями организовал фирму — дело резко пошло в гору. Вот только мы с Глебом видеть мужа и папу почти перестали. Я упрекала:
— Большого ущерба для бизнеса не будет, если ты погуляешь с сыном, сходишь с ним в парк.
— Не говори о том, чего не понимаешь! Я должен уже сейчас думать, что оставлю ему в наследство. Не хочу, чтобы у моего парня, когда вырастет, были претензии, как у меня к родителям. У них же ничего за душой — мне с нуля пришлось начинать.
Когда Глебушка немного подрос, свекровь сказала, что готова взять на
себя внука, чтобы я могла работать. Я ее в приступе благодарности чуть не расцеловала. Однако Влад мой пыл остудил: «Если сможешь зарабатывать хотя бы две штуки баксов в месяц — иди, трудись. Если нет — сиди дома».
И я сидела. Точнее, крутилась как белка в колесе. Стирала, готовила, драила полы и мебель. Вечером мне хотелось поговорить, обсудить, что произошло за день. У Влада и у нас с Глебом. Но слышала раздраженное: «Я за день наговорился — выше крыши. Оставь меня в покое!»
Следующим вечером ни о чем не расспрашиваю — и ловлю злой взгляд: «Тебе, я вижу, вообще по фигу, что у меня происходит?»
Умирая от духоты, не отхожу от плиты: делаю любимое мужем «мясо по-французски». Зову его ужинать и слышу: «Зря старалась. Я сел на диету, теперь после шести не ем».
С утра бегу в магазин покупать овощи. За ужином Влад мрачно смотрит на большую миску с салатом: «И это все? Вообще-то я умираю от голода и рассчитывал на кусок мяса».
Я очень переживаю эту перемену и корю в первую очередь себя: «Наверное, он чувствует, что я не люблю его так, как должна. До самоотречения, до дрожи в коленках...» Именно на тот период пришлось празднование Нового года, когда я написала в «волшебной» записке: «Хочу любить своего мужа! Безумно, бесконечно!»
Я действительно этого очень хотела, и у меня, быть может, получилось, если бы Влад помог. Но он этого не сделал. С посторонними муж был сама доброта
и отзывчивость, со мной же вел себя, будто я враг или помеха.
Как-то поздно вечером я застала его в прихожей натягивающим куртку.
— Ты далеко?
— Старая подруга позвонила. С мужем какие-то нелады. Он ее, кажется, бросить решил. Ревет как белуга.
— А ты чем поможешь?
— Посижу с ней, выслушаю, успокою.
— А почему ко мне ты не так внимателен? Когда я пожаловалась, что мне плохо, на душе кошки скребут, ты как отреагировал? «Возьми веревку, мыло и повесься — какие проблемы?» Сказал вроде бы в шутку, но знаешь, как было обидно! Почему ты для чужих и «жилетка», и «скорая помощь», а для самых близких у тебя даже доброго слова не находится?
— С чужими просто быть хорошим. С ними твоя доброта не будет иметь далеко идущих последствий. Выслушал, слезы вытер — и все, свободен. А своих надо держать в кулаке — иначе на шею сядут.
Иной раз от его черствости хотелось выть. Утром Восьмого марта я проснулась от дикой боли в горле. Где-то подхватила флегмонозную ангину. Горло опухло, не то что говорить — глотать не могу. Вдруг вижу: Влад куда-то собирается. Одевает Глеба, одевается сам. Хриплю еле слышно:
— Вы куда?
— Да к матери поедем, поздравим, вкусненького поедим, — беззаботно отвечает муж. — Ты же болеешь —
какой тут праздник? Мы там останемся, пока не выздоровеешь. А то еще заразимся. Как легче станет, позвони — чтоб мы знали, когда возвращаться можно.
По телевизору шел праздничный концерт, мужчины признавались «всем российским женщинам» в любви, за окном сверкали и грохотали фейерверки, а я, больная, лежала одна в пустой полутемной квартире...
Влад мог заплакать над фильмом о войне, но если в его сострадании нуждалась я — становился холодным как лед. Голос мужа дрожал, когда на Девятое мая мы вместе пели песни военных лет под караоке, и наливался металлом, стоило мне сказать что-то поперек.
Мы стали ссориться все чаще и чаще, и однажды утром я увидела в ванной на
полочке обручальное кольцо. Его кольцо. В голове мелькнуло недоуменное: «Зачем-то снял, а надеть забыл...»
Ближе к вечеру позвонила свекровь — попросила найти хороший отель в Турции. Я села за компьютер и начала шарить в Интернете.
Вернувшийся с работы Влад остановился у меня за спиной:
— Это тебя мать, что ли, попросила?
— Угу. Сейчас еще пару вариантов посмотрю и пойдем ужинать.
— Нет, давай прямо сейчас завязывай — поговорить надо.
— Еще пять минут.
— Сказал же — сейчас.
— Ну? — поворачиваюсь к нему во вращающемся кресле.
— Я решил: нам нужно развестись.
Меня будто окатили ледяной водой. Открываю рот, а сказать ничего не могу.
Говорит Влад:
— Понятно, я вас без средств не оставлю. Если не устроишься на работу — буду давать деньги не только на Глеба, но и тебе. В разумных пределах, конечно.
Будто сквозь размытое дождем стекло наблюдаю, как он вынимает из шкафа рубашки, брюки, складывает их в сумку.
Когда за мужем захлопнулась дверь, показалось: жизнь закончилась.Сползла с кресла на пол, обхватила голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, завыла. Ночью так и не смогла уснуть — сидела у детской кроватки и шепотом твердила: «За что он так со мной? Как он мог?!»
Утром позвонила свекровь:
— Ольга, что все это значит? Влад привез к нам свои вещи. Спрашиваю зачем — молчит, отмахивается. Может, ты объяснишь, что между вами происходит?
— Он нас бросил, — отвечаю еле слышно, стараясь сдерживать рыдания.
— Вот гад! Ну я ему мозги-то вправлю!
Была произведена обещанная процедура или нет, не знаю, но спустя неделю муж позвонил с предложением: «Давайте втроем пойдем в музей».
Я оторопела. Обычно подобные предложения исходили от меня, но всякий раз отвергались: «Чего я не видел в твоем музее?!»
По окончании культурной программы втроем поужинали в кафе, потом Влад подвез нас с Глебом до дома. Поднялся в квартиру под каким-то предлогом. Едва мы переступили порог — телефонный звонок. У моей свекрови, как ни крути, поразительная интуиция. «Он зашел? — спрашивает свистящим шепотом, будто сын может ее услышать. — Не будь дурой — оставляй его на ночь!»
В тот раз я Влада не оставила, но когда спустя неделю по его инициативе мы целый день провели на аттракционах, предложила у двери подъезда: «Поздно уже — ночуй у нас».
Мы проговорили несколько часов. Я не
обвиняла, не предъявляла претензий, хотя горькие слова готовы были сорваться с языка. Старалась быть спокойной и рассудительной: «Мне понятно, что с тобой происходит. Пресловутый «кризис среднего возраста», который знаком многим мужчинам. Ты, может, и сам не замечал, но с полгода назад в твоей речи все чаще стало звучать местоимение «я» и вопросы: «А мне?», «А для меня?» В какой-то момент ты вдруг ощутил, что жизнь проходит. Запаниковал, что не получил от нее того, чего достоин. Крутые изменения в судьбе решил начать с семьи».
Влад слушал не дыша, в его взгляде читались удивление и благодарность — муж не ожидал, что я пойму происходящее в его душе. Пойму и прощу.
После примирения в наших отношениях начался сказочный период. Кажется, так мы не любили друг друга даже в наши первые дни и ночи. Из командировок в Италию муж привозил целые чемоданы подарков: туфли, сапоги, сумочки, перчатки. Едва ли не каждый вечер я получала букет цветов, огромную коробку конфет, билеты в театр. Так бы и пребывала в эйфории, если бы однажды не нашла в его телефоне любовные эсэмэски.
Влад только что вернулся из очередной зарубежной поездки. По традиции завалил меня презентами, ночью устроил «секс-фейерверк». Наутро он отправился на работу, забыв дома мобильник. Позвонил из офиса с просьбой найти в памяти номер делового партнера. Я продиктовала, а потом решила проверить, дошли ли на счет две тысячи рублей, которые я кинула Владу накануне его отъезда из Италии. И тут же наткнулась на несколько эсэмэсок: «Ты мой, только мой!», «Никому тебя не отдам!», «Ты будешь принадлежать только мне!»
Внутри у меня все затряслось, виски сковало дикой болью, поднялось давление. Проглотила несколько таблеток, от которых стало чуть лучше. Но только физически. В душе — полный раздрай: сказать мужу о «находке» или нет? Ведь я прочитала адресованные ему письма — а это так стыдно... Не могла решиться поговорить с ним целый месяц и довела себя до того, что однажды вечером пришлось вызвать «скорую»: сбить давление и унять головную боль таблетками не удалось. Узнав, что в доме побывали врачи, Влад забеспокоился: «Что случилось-то? Что с тобой вообще в последнее время происходит?»
Держать все в себе дольше было выше моих сил.
Влад принялся возмущаться — слишком горячо и слишком суетливо: «Да это наша дура-архитекторша! Пишет и пишет! Я с ней сто раз пытался говорить: мол, отстань от меня, а ей хоть кол на голове теши!»
Наверное, я ждала от него других слов. О том, что он любит и всегда будет любить только меня. Что кроме меня ему никто не нужен. Но пришлось довольствоваться тем, что услышала.
Наутро Владлен повез меня в магазин и накупил кучу вещей. Шопинг напоминал кадры из фильма «Красотка»: я выходила из кабинки, вертелась перед ним в юбке или блузке, а он, обсуждая с кем-то по телефону служебные дела, показывал большой палец или неодобрительно кривился.
И все-таки сомнение в верности мужа, его надежности засело во мне занозой.еперь, уже не спрашивая его дозволения, я с утра до ночи искала работу. Надежды, что таковая найдется в рекламе или кино, почти не было. За время, что сидела дома, подросло новое поколение длинноногих красавиц. К тому же мой «американо-брутальный» типаж попал в разряд «абсолютно невостребованных». Надеяться, что в ближайшее время что-то изменится, я не могла, и готова была ухватиться за любой регулярный заработок. Уже подыскала две подходящие вакансии: офис-менеджера и консультанта по продажам — когда раздался телефонный звонок: «Мы начинаем съемки сериала про федеральную экспертную службу, хотели бы попробовать вас на одну из ролей. Приезжайте завтра».
Записываю время, адрес, но не еду. Потому что уверена: не утвердят, а мне с Глебом нужно идти на прием в
детскую поликлинику. Возвращаемся от врача и еще на лестничной площадке слышим, как заливается телефон.
— Ольга, это со студии. Почему вы не приехали на пробы? Мы вас ждали.
— Именно меня?
— Да, именно вас. Приезжайте завтра.
Назавтра прибываю на студию. Мне рассказывают о героине, на роль которой предстоит пробоваться, — патологоанатоме Антоновой. Слегка гримируют, просят сыграть какую-то сцену. Реплики мне подает ассистент режиссера. Возвращаюсь домой в полной уверенности: меня не возьмут.
Проходит несколько дней, прежде чем раздается очередной звонок со студии: «Вас утвердили, только не на роль Антоновой, а на главную — Галины Рогозиной. Приезжайте заключать контракт».
Первым делом звоню почему-то не мужу, а свекрови:
— Меня утвердили! На главную роль! Сериал будут показывать по Первому каналу!
— Иначе и быть не могло! — она, кажется, рада не меньше, чем я. — За Глебушку не беспокойся — будет под моим присмотром. Работай, наверстывай упущенное.
Влад первым делом поинтересовался, сколько я буду получать, и остался доволен ответом. Подтрунивал над моими страхами: «Начальница из тебя и впрямь никакая — сроду же никем, кроме меня, не командовала. Но ничего — я тебе подскажу, как себя вести в той или иной ситуации: как смотреть, с
какими интонациями говорить».
Роль наставника мужу льстила и, казалось, даже примиряла с моим грядущим статусом. Но это только казалось.
Я возвращаюсь со съемок и застаю Влада в компании друзей. Муж встречает словами: «О, смотрите, телезвезда явилась!»
Я, стараясь не замечать сарказма, начинаю рассказывать о смешном случае, произошедшем на съемочной площадке.
«Хватит! — обрывает Влад. — Твои басни никому не интересны! И вообще, расслабься, здесь ты не Рогозина. Подсуетись лучше — не видишь, гости в доме?»
Лицо у меня горит будто от пощечин,
но, опустив глаза, я начинаю резать бутерброды, открывать банки, заваривать чай.
Несколько месяцев съемочная группа работает в режиме «нон-стоп», а в новогодние праздники нам дают три дня передышки. Отмечаем на даче у родителей Влада. Я помогаю свекрови готовить, накрываю на стол. Все вместе смотрим телевизор, поем хором песни. В полдень первого января один за другим звонят коллеги: «Чем занимаешься? Мы тут решили на денек смотаться в Питер — не хочешь с нами? Один тамошний товарищ обещает сногсшибательные экскурсии на военный крейсер, на подлодку, в запасники Эрмитажа. В другой раз такого точно не увидишь».
Я отказываюсь, но когда предложение звучит в пятый или шестой раз, обращаюсь к Владу:
— А может, все-таки съездить?
Он пожимает плечами:
— Почему бы и нет?
Зато свекровь встает на дыбы:
— Куда это ты собралась без мужа? Что за поездки в одиночку, когда ты замужняя женщина?
Если бы не ее «праведный гнев», я наверняка осталась бы дома и никуда не поехала...
Вернулась как и обещала: две ночи в поезде, день — в экскурсиях. Смотрю: мои мужчины ходят смурные. Расспрашивать, что случилось, не стала — решила разрядить обстановку рассказами, где довелось побывать.
И тут же окрик: «Ты помолчала бы! Развлекалась она, а теперь ребенку, брошенному в праздники, про кораблики рассказывает. Не видишь, Глеб и так на тебя сердится, а ты еще масла в огонь подливаешь».
Я бросилась к сыну:
— Сынок, ты вправду на меня обиделся? Поэтому такой расстроенный?
— Нет, я по другому поводу. Ты только папе с бабушкой не рассказывай — они кричать будут, — и тычет пальцем под диван.
Запускаю туда руку — и вытаскиваю его новые брюки. Разорванные.
Облегченно вздыхаю:
— Ты только из-за этого?
Он кивает, и его личико озаряется
улыбкой.
Чем выше рейтинг у сериала «След», чем чаще интервью со мной появляются в прессе, тем сильнее Влад ревнует меня к успеху. Вот друзья спрашивают у него, что сын получил от отца в подарок на недавний день рождения. «Ничего, — Влад ернически ухмыляется. — У нас теперь мамаша сумасшедшие бабки заколачивает — она и дарит».
Я стараюсь щадить его самолюбие — не рассказываю больше о происходящем на съемках, не жалуюсь, что страшно устаю, — двух-трех остающихся на сон часов катастрофически не хватает... Но мои старания не помогают — внутри у Влада прочно обосновался червь, который гложет его и днем и ночью.
Однажды возвращаюсь чуть позже полуночи. Думая, что муж спит, стараюсь не греметь ключами, тихонько
прикрываю дверь. Однако Влад бодрствует — с кухни доносится его голос: «Да брось ты хе…ю пороть! Какая «судьба»?! Трахнулись пару раз — и что с того?»
Онемев от ужаса, стою по среди коридора и никак не могу решить: дать знать, что слышала разговор, или сделать вид, что только-только вошла? Сил выяснять отношения нет, потому приоткрываю дверь и хлопаю ею нарочито громко.
Влад выходит из кухни, сладко улыбаясь: «Устала? Может, вискарика или мандаринчик?»
Отвожу глаза. Кажется, если посмотрю на него еще минуту, меня вывернет наизнанку.
В постели Влад пытается меня обнять — я отстраняюсь:
— Мне нужно выспаться.
— Нужно, так… — реплика прерывается зевком, — …нужно.
Влад отворачивается, и через минуту по спальне разносится храп. Сама не сплю до утра. В голове одна за другой всплывают ситуации, не оставляющие сомнений: у мужа есть другая. Вот, вернувшись поздно вечером «с работы», он обнимает меня — и в нос ударяет чужой запах: духов, кожи.
